In this article, I discuss two “crimes of compassion”—one a mercy killing and the other what I refer to as a “mercy resurrection”—as key illustrations of the changing landscape of necropolitical governmentality in Russia some 20 years after the collapse of the Soviet Union. Such practices present unanticipated challenges to the state control of death, producing irregular yet ultimately normative narratives of what counts as pathological, as life and death, and as the meaning of suffering, love, and compassion. I argue that these cases ultimately present two sides of the same coin, evincing a politics of life that, intentionally or not, defies the power of the state over death and its monopoly position as the purveyor of death and immortality. They also suggest alternative practices of caregiving to the dead and dying. In doing all this, they enter a legally ambiguous zone between violence and compassion, martyrdom and savagery, madness and mercy. В статье обсуждаются два «преступления из сострадания»—убийство из сострадания и то, что автор называет «воскрешением из сострадания». Эти два примера иллюстрируют изменения в области некрополитических техник управления в современной России. Проанализированные в статье практики вступают в конкуренцию с механизмами государственного контроля над смертью. Они производят нестандартные, но в конечном счете нормативные нарративы о том, что считать жизнью и смертью, о патологии, а также о смысле страдания, любви и сострадания. Рассматриваемые кейсы представляют две стороны одной монеты, выявляя «политику жизни», которая—преднамеренно или нет—сопротивляется власти государства над смертью и его монополии как вершителя смерти и бессмертия. Они также указывают на существование альтернативных практик заботы о мертвых и умирающих, которые открывают юридически серую зону между насилием и состраданием, мученичеством и варварством, сумасшествием и милосердием. En este artículo, discuto dos “crímenes por compasión”—un homicidio por piedad y el otro que refiero como “una resurrección por piedad”—como principales ilustraciones del cambiante panorama de la gubernamentalidad necropolítica en Rusia veinte años después del colapso de la Unión Soviética. Tales prácticas presentan retos anticipados para el control estatal sobre la muerte, produciendo narrativas irregulares sin embargo normativas de lo que cuenta como patológico, como vida y muerte, y como el significado del sufrimiento, el amor y la compasión. Argumento que estos casos últimamente presentan dos caras de la misma moneda, mostrando una política de vida que, intencionalmente o no, reta el poder del Estado sobre la muerte y su posición de monopolio como el proveedor de muerte e inmortalidad. También sugieren prácticas alternativas de provisión de cuidado al muerto y al moribundo. Al hacer todo esto, entran en una zona ambigua en términos legales entre violencia y compasión, martirio y salvajismo, locura y piedad.